Дошло!

Автор: Леонид Левкович-Маслюк
Опубликовано в журнале "Компьютерра" №3 от 25 января 2005 года.

Незадолго до старта новогоднего алкогольного марафона признанный лидер рынка так называемых политтехнологий Глеб Павловский сказал в интервью «Эксперту», что массовые коммуникации уже стали более мощным инструментом воздействия на «массы», чем традиционные средства массовой же информации.

Говорилось это в связи с успешными действиями украинской «оранжевой оппозиции», которая, как известно, очень эффективно использовала Интернет и мобильную связь для обмена информацией и обеспечения организационных функций. Вот в таких случаях и восклицаешь (мысленно, конечно) слово из заголовка. Даже если оставить в стороне многочисленные писания на эту тему теоретиков новой информационной культуры, ничто не мешало политтехнологам чуть раньше вспомнить недавние события, приведшие к смене правительства в Испании после жестоких терактов на железных дорогах. Лондонский исследователь медиа Ричард Барбрук писал в «КТ» #560, как благодаря новым средствам коммуникации ложь о мнимых организаторах терактов, транслировавшаяся по полностью подконтрольному властям телевидению, с треском провалилась, из-за чего, в свою очередь, тут же рухнуло и правительство.

Барбрук приводил этот пример в подтверждение своего тезиса: новые инфотехнологии, вне всякого сомнения, делают людей свободнее. Если считать, что возникшие в последние годы «общественные инструменты» ИТ — блоги, файлообменные сети, даже самодеятельные сетевые энциклопедии — инструменты свободы, то «победу» интерактивной коммуникации над широковещанием можно только приветствовать.
Однако на нашей политсцене, в наших СМИ преобладает совершенно иная точка зрения. Она состоит в том, что новые средства коммуникации — это новый инструмент манипуляции людьми, и наличие такого инструмента с недавних пор вызывает повышенный энтузиазм. Очень показательны сделанные буквально на днях заявления одной из самых заметных фигур наших политшоу — Михаила Делягина, возглавляющего Институт проблем глобализации. Он предсказывает, что уже в конце февраля возникнет «сетевая структура», контролирующая стихийные выступления обманутых льготников. Она «оседлает волну, войдет с ней в резонанс, потом раскачает эту волну и придет к власти».

В подобных утверждениях меня всегда поражала первобытная вера в магию слова, в его могущество: если вы научились говорить правильные вещи в правильное время, а главное, если у вас есть средства, чтобы вас услышали, то остается лишь «раскачать волну» и «войти в резонанс»! Сама же «волна» при этом — всего лишь пассивный материал. По этой логике, испанскому правительству надо было врать не только по телевидению, но и в интернет-форумах, и тогда все бы, глядишь, и обошлось.

Если же считать население все-таки состоящим из наделенных разумом и сознанием людей, то с таким взглядом, честно говоря, согласиться трудно. Между тем приписывание «политтехнологиям» магических свойств часто встречается даже в научно-технической среде. Мне приходилось, например, слышать от серьезных, солидных российских разработчиков рассказы о том, что основной задачей американских суперкомпьютеров следующего поколения будет расчет незаметных, но губительных воздействий на нашу политическую систему. Вопрос о методической стороне подобных расчетов оставался за кадром. Никто не мог объяснить, каковы, если можно использовать такую аналогию, «уравнения», решение которых требует столь высокой вычислительной мощности; кто и когда их написал и, главное, откуда такая уверенность в существовании этих «уравнений» — то есть точного, детерминированного, алгоритмизуемого описания динамики общественных процессов?

Этот разговор состоялся несколько лет назад, а вскоре мне попалась на глаза статья уже упомянутого Михаила Делягина, где разъяснялось значение некоего загадочного термина high-hume. Вот оно, подумал я — и не ошибся. Автор утверждал, что превосходство Запада над остальным миром будет вскоре обеспечиваться уже не просто «высокими технологиями» (high-tech), а «высокими гуманитарными технологиями», high humanities, которые как раз и включают умение манипулировать людьми, социальными группами и прочим подобным материалом.

Однако описания хоть одной подобной технологии в статье не было. Неудивительно — кто же будет публиковать чертежи оружия, сулящего мировое господство. Удивительно другое — поиск в Интернете упоминаний о high-hume до сих пор приносит ссылки только на русскоязычные источники. Возможно, эти технологии там называют как-то иначе — но как? И почему в таком случае потребовалось придумывать новый англоязычный термин для использования здесь? Обидно было бы думать, что high-hume — лишь удивительный пример активной жизни слова, изначально лишенного какого-либо содержания. Понятно, что у нас многие считают чистой магией и сверхсекретной технологией умение успешно провести мероприятие с участием десятка человек. Но если у читателей есть сведения о более содержательном high-hume’е — поделитесь! До сих пор материалы на эту тему мне встречались в основном в неожиданных местах — на сайтах сотовых операторов или в рекламе книг по «тренингам».

Увы, почти не остается места рассказать, что же еще недавно «дошло» до нас в области ИТ. Давид Горелишвили пишет, что до нас дошли (здесь — в смысле «добрались») еще и неумолимые компьютерные барьеры между обществом и властью. Ну а тема номера дает некоторое представление о том, до чего могут дойти сами компьютерные технологии в недалеком будущем.