Одна забытая скандальная идея

Автор: МИХАИЛ ВАННАХ
Опубликовано в журнале "Компьютерра" №36 от 28 сентября 2004 года.

Рассуждения о том, квантово-механический или макроскопический характер носят процессы в человеческом сознании, воспринимаются порой либо как нечто узкоспециальное, либо как желание поспекулировать на модной тематике. Однако ответ на этот вопрос может иметь принципиальное значение для человеческого общества и занимает ученых почти четыре десятилетия.

Одним из свидетельств зрелости какой-либо отрасли знания является формулирование категорических запретов. Ну вот, скажем, накоплены знания о преобразовании видов движения — и сформулирован закон сохранения энергии, первое начало термодинамики. Введен, и введен навсегда, закон о невозможности создания perpetuum mobile. Обобщены термодинамические явления — налицо второе начало термодинамики. В замкнутой системе хаос не убывает. Поэтому невозможно черпать работу из одной лишь энергии, скажем тепла. Нужна еще и разность температур. Холодильник. Об этом напомнила европейцам прошлым летом рекордная жара, приведшая к остановке АЭС из-за обмеления прудов-охладителей.

Из фундаментальных запретов того же рода — и принцип неопределенности Гейзенберга, навсегда исключающий возможность измерения всех параметров частицы. И установление квантово-механического характера сознания будет носить не менее важный характер.

Начала термодинамики дали методологию создания и повышения эффективности тепловых машин. От мощно урчащего тридцатидвухклапанного V8 до чуть шелестящего кондиционера.

Классическая квантовая механика породила весь мир современной электроники, в первую очередь цифровой. Ну а к чему приведет установление квантового характера сознания?

В 1966 году научные круги СССР живо отреагировали на локальную сенсацию. В «Журнале физической химии», №№2 и 4, была опубликована статья физико-химика, доктора химических наук, профессора Н. И. Кобзоева «О физико-химическом моделировании процессов информации и мышления».

Автор рассмотрел, как броунирующая атомно-молекулярная система, каковой тогда предполагался мозг в термодинамическом смысле, соотносится с известными на ту пору закономерностями информации и мышления. Введя аналогию «информация — энтропия», Кобзоев установил, что моделирование информации идеальным газом достаточно адекватно. Ведь и для получения информации (сигналов из внешней среды), и для изменения термодинамической энтропии необходимо совершить работу.

А вот с мышлением сложнее. «Мышление возникает там, где начинается акт суждения, как результат сознательного отбора исходных данных или посылок в виде некоторых сведений (информации), самоочевидных положений (аксиом) или определенных допущений (гипотез), и приложение к ним некоторого алгоритма, сконструированного в соответствии с законами логики». И при данной системе информации, аксиом и гипотез вывод будет однозначен, а отнюдь не стохастичен. Следовательно, полагал Кобзоев, логические суждения безэнтропийны. (Для знакомых с термодинамикой скажем, что они происходят при абсолютном нуле. Вот выползло и третье начало данной науки, принцип Нернста.)
«Отсюда вытекает вывод принципиальной важности: механизм мышления не может находиться на атомно-молекулярном уровне, осуществляемом известными нам частицами». В качестве носителя мышления Кобзоев откинул даже электронный газ высокой плотности. «Однако, — писал он, — нельзя считать, что все виды частиц и статистик исчерпаны и что не могут быть найдены новые легкие частицы со свойствами и статистикой, обеспечивающими безэнтропийность их совокупности при обычной температуре и малой плотности. Нейтрино с полуцелым спином (фермион), с отсутствием заряда и нулевой массой как будто уже приближается к этим требованиям».

Оставляя за скобками нейтринную гипотезу, отметим два момента, о которых рассказывали мне свидетели тех событий: крайне заинтересованную реакцию научного сообщества на статью Кобзоева и крайне негативное отношение к ней «идеологов советской науки». Блюстители догматического материализма усмотрели опасность в научной работе, выдержанной сугубо в рамках позитивистских наук.

Почему?

Да потому, что даже их знаний квантовой механики и упомянутого выше принципа неопределенности хватало, чтобы понять — гипотеза Кобозева содержит один из важнейших для всей судьбы человечества запретов. Запрет на копирование сознания, запрет на копирование человеческой личности.

С одной стороны, такой запрет делает невозможным пересадку личности в компьютеры или клонированные тела и означает недопустимость неограниченного продления человеческого существования, любимой темы НФ — от «Полдня» Стругацких до киберпанковых серий Гибсона и Рюкера. Никогда. Ни в каком светлом будущем. Ни за какие деньги.

С другой же — именно такой запрет подчеркивает ценность индивидуальной человеческой личности, принципиальную неповторимость ее бытия.
Пожалуй, для советских идеологов 60-х неприемлемым было именно второе — ну никак оно не соотносилось с лозунгами, что незаменимых у нас нет. Не вписывалось в картину людей — унифицированных винтиков в машине социализма.

Но реакция на статью Кобзоева была недолгой. «Подписанты», манифест Сахарова, Пражская весна, намотанная на гусеницы танков. Развлечений хватило надолго, вот и Козловский побывал в узилище всего-то за книгу…

А вопрос о физической природе сознания открыт. И ответ на него может быть очень неудобен для многих моделей общества.

P. S. В новостях «КТ» недавно промелькнуло сообщение о невозможности безошибочного копирования достаточно больших массивов информации, даже хранящейся на макроскопическом уровне. Не исключено, что и это свойство будет иметь принципиальное значение для определения причин индивидуальности сознания.