Песочные замки на мерзлом болоте
Автор: Галактион Андреев
Опубликовано в журнале "Компьютерра" №20 — Кто это там скачет на черном мустанге? Чтение и публикация научных текстов — служебная обязанность ученого. Если вы, вместо того чтобы выпить пива, заплатили свои кровные за возможность прочесть эту статью в надежде узнать что-то новенькое, а скорее просто выключить свои мозги в метро (ведь пиво с утра — это пошло), то ученый, наоборот, получает за чтение деньги. Нечего сказать, неплохо устроились яйцеголовые. Пишут — зарабатывают, и читают — тоже зарабатывают1. Именно это давнее упущение начальства и привело к неуклонному росту за последнее столетие числа научных статей, журналов и книг, причем к такому невообразимому росту, что даже крупные библиотеки, сотрудники которых ничего не читают, а просто ставят книгу на полку, не справляются. Складывать некуда. Один уважаемый немецкий профессор, приехав к нам на семинар, жаловался, что сейчас трудно издать научную книгу. Издатели не берут даже почти даром: говорят, продать трудно. Если лет десять назад в мире было несколько тысяч крупных библиотек, которые покупали все, что выходит научного, и это окупало тираж, то теперь таких библиотек осталось менее шестисот, и печать уже не окупается. Остается беречь лес. Вот и приходится ученым (а без книги-другой, или хотя бы сотни статей в толстых журналах, какой же ты ученый) заниматься банальной саморекламой. Да и для получения денежного гранта на исследования реклама очень полезна. Если новая теория — так уж лучше сразу всего, и чтобы непременно переворот в науке, и в самое ближайшее время. Особенно хреново обстоят дела с научными направлениями, у которых нет даже намеков на практические приложения. А если и возможности экспериментальной проверки нет, тут уж вообще дело швах. Кроме громких заявлений в пользу теории, аргументов-то никаких. Ну, не считая, разумеется, внутренней красоты и непротиворечивости, которая зачастую видна только авторам теории. Сами физики жалуются, что эта вынужденная реклама очень мешает серьезному отношению к их достижениям со стороны коллег. В результате никто не может разобраться в реальном положении дел. Именно к таким почти безнадежным направлениям и относятся теории «Великого объединения». Попробуем выяснить, откуда возникла сама идея создать универсальную, всеобъясняющую, непротиворечивую «Теорию Всего». Неверно считать, что эту идею физики позаимствовали у Церкви, которая все, что угодно, чудненько объясняет с помощью единого Господа Бога. Все началась еще раньше, в Древней Греции, где демократия городов уживалась с рабством, богов было пруд пруди, и хотя на Олимпе и был старший, Зевс-громовержец, ни о каком жестком единоначалии и единомыслии речи пока не было. Аристотель плохо кончил. Ему пришлось бежать в изгнание от демократично настроенных сограждан, чтобы не быть отравленным, как Сократ. На двести лет Аристотеля забыли, но его всеобъемлющее учение пришлось весьма кстати уже во времена Римской империи, а уж в средние века, когда идея единоначалия была подкреплена монотеизмом религии, оно и вовсе обрело силу закона. Ссылаясь на Аристотеля, жгли и пытали. Доходило до смешного. Например, дважды женатый Аристотель почему-то считал, что у женщин зубов меньше, чем у мужчин, — и никто этот постулат не проверял, зубы не пересчитывал. Считалось также, что львы боятся петухов, — и лишь на рубеже XXVIII–XIX веков зоолог Кювье провел эксперимент. В клетку к льву запустили петуха, который, разумеется, тут же был съеден. Однако нашлись и критики чистоты эксперимента, обоснованно считавшие, что льву просто некуда было удрать. С одной стороны, в физике справедлив принцип соответствия. Он требует, чтобы новая, более общая теория имела своим предельным случаем уже известные и многократно проверенные опытом. Этот принцип неукоснительно соблюдается. Квантовая механика переходит в классическую, квантовая теория поля — в электродинамику и т. п. Так что вроде бы естественно, что общая теория, вбирая в себя всю сложность предыдущих, еще усложняется. Но происходит это, к сожалению, не путем добавления одного-двух прозрачных законов или аксиом, а введением жутких математических конструкций, пространств с десятком измерений и других дополнительных трудностей, способных сразу похоронить еще толком и не родившуюся теорию. Особняком здесь стоит «голографический принцип», но о нем позже. После Эйнштейна (а такое имя, конечно же, Брэнд) выбивать гранты на теории «Великого объединения» стало проще. Тем более что многие известные физики, университетские профессора, часто оказываются в схожем положении. Первейшая задача профессора — преподавать, а занятия наукой — это так, чтоб мозги не закостенели от ежегодного чтения вводных курсов. И не важно, обо что маститый профессор почесывает серое вещество — о почти безнадежную и никому не нужную Теорию Всего или о что-то другое. Главное, не терять реноме. Если теория не получится, — ничего, часто и побочные результаты бывают весьма полезны. 1 Еще лучше, конечно, устроились редакторы, которым и писать-то необязательно, а достаточно только читать и вычеркивать. Но это к делу не относится.
|