Веселые картинки

Во-первых, был иероглиф. И не был он ни словом и ни рисунком, а был он и тем и другим одновременно. Собственно, мастер кисти и туши и сейчас может так написать «гора», что добавлять «высокая» или там «с заснеженной вершиной» просто не понадобится, по причине полнейшей очевидности. Даже печатные, то есть лишенные художественной уникальности иероглифические и «алфавитно-цифровые» тексты воспринимаются читателями совершенно по-разному. Это важно: если европейский интеллигент воспринимает переход от текста с иллюстрациями к картинкам с подписями, то есть комиксам, как признак упадка, то с точки зрения классической дальневосточной культуры на упадок смахивает как раз распад единого смыслового пространства художественной, в прямом смысле слова, литературы на текстовую и графическую составляющие.

Во-вторых, поскольку литература и изобразительное искусство на Дальнем Востоке развивались параллельно, поддерживая связь посредством каллиграфии, то идея оживить рисунок, заставить картинку меняться вослед повествованию просто-таки не могла не прийти кому-нибудь в голову. И она пришла — в XII веке, в Японии, в бритую голову буддийского монаха Какую (он же Тоба), и воплотилась в четыре свитка «Веселых картинок из жизни птиц и зверей». На самом деле птицы и звери, неуклюже пародирующие людские хлопоты, были героями только двух первых свитков, а на третьем и четвертом буддийские монахи занимались всяческими непотребствами. Не только тем, о чем вы подумали, но и, скажем, игрой на петушиных боях. Почему первый японский комикс не был предан анафеме вместе со своим автором, а, напротив, почитается как святыня, объяснять долго, да и не в тему. Важно, что рисунки Тобы содержали основные признаки современной манги: простые, но выразительные линии, утрированные пропорции и яркие эмоции и, конечно же, текстовые реплики (пусть пока что в виде подписей, а не «пузырьков изо рта»). Еще важнее — что жанр «тоба-э», то есть «картинки в стиле Тоба», вскоре стал весьма и весьма популярным.

Что неудивительно: как-никак (и это в-третьих), выучить пару тысяч иероглифов — не шутка. Да еще эти верхние и нижние чтения, чья тонкая игра порождает непереводимую смысловую многомерность классической японской поэзии. Современные японские дети способны читать «взрослые» газеты и журналы с двенадцати лет, после окончания начальной школы. Человек же малограмотный без иллюстрации-подсказки порой просто не способен понять, о чем идет речь в художественном тексте. «Свитки с картинками» способствовали, с одной стороны, демократизации литературы, а с другой — повышению культурного уровня населения и просто распространению грамотности.

В-четвертых, великий художник, поэт и философ Хокусай Кацусика в 1814 году издал первый из пятнадцати томов своеобразного дневника из рисунков-наблюдений за жизнью во всем ее скоротечном многообразии. А назвал он его «Хокусай манга», и с тех пор этим словом, буквально означающим «веселые картинки», называют вообще все японские комиксы. Примечательно, что среди более чем четырех тысяч картинок есть серии «Танцующие воробьи», «Метание копья» и «Неформальная вечеринка», изображающие последовательные фазы движения; сходство с эскизами аниматора — поразительное.

В-пятых, в 1853 году броненосцы командора Мэтью Пэрри принесли Японии весть о демократии и заодно — великую американскую культуру. Японские журналы комиксов начали издавать англичанин Чарльз Виргман (The Japan Punch, первый номер вышел в 1862 году) и француз Жорж Биго (журнал «Тоба-э», издавался с 1877-го). Выходили они соответственно на английском и французском языках и предназначались для развлечения иностранных поселенцев. Вскоре появились и первые журнальные комиксы на японском языке. Поначалу их авторы копировали графический стиль западных коллег, но постепенно (в течение нескольких десятилетий) вернулись к манере классиков-соотечественников, от Тобы до Хокусая, только с использованием новых технологий — карандаш и перо заменили кисть, в результате чего линии стали более резкими, рисунок в целом — более динамичным, экспрессивным. Кроме того, японцам пришлась по вкусу идея «серийных» комиксов с постоянными персонажами. А вот переиздание популярных комиксов в виде книг — это уже чисто по-японски.

В-шестых, в 1917 году появляются первые японские анимационные фильмы. До самого конца семидесятых годов прошлого века их называли «манга-эйга», то есть киноманга, и лишь затем в языке закрепился термин «аниме», производный от английского animation… но это уже другая глава, пусть и той же самой истории.

В-седьмых, общественная значимость манги как популярного искусства постепенно росла, так что милитаристское правительство, пришедшее к власти к началу тридцатых, не могло не взять одно из «важнейших искусств» под свой контроль. Бывшие политические карикатуристы и молодые авторы, не желавшие создавать «правильные» агитки вроде знаменитого «Воин науки приходит в Нью-Йорк» (в этой манге 1943 года выпуска впервые появляется гигантский человекоподобный пилотируемый робот!), были вынуждены переключаться на «чистую» фантастику, приключения, эротику, бытовые истории и детские книжки… Что, с одной стороны, конечно, плохо, а с другой — с этого момента манга вновь (и, хочется верить, уже навсегда) перестает быть «только карикатурой» и становится универсальным художественным инструментом.

В-восьмых (и хватит на сегодня), в послевоенный период Тэдзука Осаму, «Бог манги», и его ученики и последователи довели мангу до ее нынешнего состояния одного из самых популярных видов популярного искусства. На сегодня манга составляет примерно четверть всей выпускаемой в Японии печатной продукции. Мангаки — не чернорабочие на фабрике масскульта, а вполне состоятельные люди (а некоторые, как знаменитая Такахаси Румико, — и вовсе миллионеры). Манга издается не только в журналах, но и солидными толстенькими книжками, которые покупают, чтобы перечитывать, люди всех возрастов и обоих полов.

В современной манге, как и в синтоизме, есть традиции, но нет канонов. Манга бывает научно-популярной и эротической, любительской и коммерческой, модерновой и выдержанной в классическом духе гравюр укиё-э. Как правило — черно-белой рисованной, но порой и цветной, и живописной, и даже кукольной. И, конечно же, юмористической и серьезной — а чаще и той и другой сразу (что вообще свойственно японской культуре). Но при всем разнообразии стилей и авторских манер манга так же легко отличается от американских или французских комиксов, как носитель грин-карты — от прилично одетого, сытого и выспавшегося нашего соотечественника. Специфическим языком символов? Выверенной веками гармоничностью эстетики? Просто лица необщим выраженьем? Наверное, и тем, и другим, и третьим.