Читателю «Компьютерры» вряд ли нужно объяснять, сколь нелепы подобные страхи. Но технологическая революция породила и массу реальных проблем. Другое дело, что они не имеют ничего общего со страхами технофобов. И идеологи «новой экономики», и технофобы были уверены, что компьютеры радикально изменят нашу жизнь. Однако технологические новации, при всей своей весомости, не могут изменить общество сами по себе. Новая технология не способна создать новой экономики - возникают лишь новые отрасли. Экономику же изменяют кризисы, реформы и революции.

Мировой экономический кризис разворачивается буквально у нас на глазах, и эпицентром неприятностей оказывается именно «новая экономика», точнее - отрасли, получившие это название с легкой руки журналистов.

Впрочем, дело не только в финансовых проблемах, с которыми сталкиваются те или иные компании. Гораздо существеннее унижение, испытываемое лидерами и идеологами «новой экономики», а также их верными последователями. Несколько лет назад они верили, что принадлежат к числу избранных, которым обладание знанием гарантирует успех и процветание, независимо от того, что происходит со всеми остальными. Бесчисленное множество статей доказывало, что отныне мир разделился на две части: счастливых людей будущего, способных к постоянным инновациям, и людей прошлого, обреченных на прозябание ¹.

Впрочем, подобные прогнозы звучали уже не впервые. Всякий раз, когда технические усовершенствования меняют жизнь, люди делятся на два лагеря. Одни ждут катастрофы, если не для всего человечества, то по крайней мере для привычного им мира, другими овладевает гордое убеждение в собственной избранности и способности переделать мир с помощью одних лишь технологических новаций.

В Советском Союзе времен индустриализации была издана книжка с жизнеутверждающим названием «Рассказ о великом плане». Автор ее, подписавшийся просто «инженер Ильин», как положено советскому человеку, верил в светлое будущее, в котором не будет ни ремесленного производства, ни ручного труда, ни даже деревень - будет сплошная промышленность. Будет автоматизирована любая деятельность, конвейер и машины решат все проблемы. Надо сказать, что в утопии инженера Ильина не было ничего специфически советского. Его «классовый» подход выражался лишь в убеждении, что великие возможности индустрии раскроет именно плановое хозяйство. В остальном Ильин повторял американских идеологов индустриализма. Не случайно в те же самые годы Сталин заметил, что большевизм соединяет американскую деловитость с русским размахом. Классовая борьба здесь ни при чем: главное заводы строить.

Теоретики постиндустриализма возродили энтузиазм инженера Ильина, но теперь вера в чудесное преобразование связывается уже не с промышленностью, но с ее исчезновением. А убеждение во всесилии плана сменилось столь же наивной верой во всесилие рынка. Причем говорят они теми же словами, думают теми же образами ².

Инженер Ильин, кстати, был не так уж не прав, когда предрекал промышленности великое будущее. Ее успехи в XX веке были грандиозны, как и развитие новых технологий сегодня. Но сколько ни предсказывали исчезновение крестьянства, а оно продолжает существовать. В масштабах планеты крестьян становится даже больше, чем раньше. Но одновременно растет масса людей, уже не нужных ни в городе, ни в деревне. Технологическая революция увеличила число рабочих, занятых самым примитивным и неквалифицированным трудом. Полуграмотные люди научились нажимать кнопки Windows. На предприятиях фирмы Nike модели, разработанные на основе высочайшей технологии, шьют вьетнамские или китайские девушки, живущие в условиях, близких к рабским. Коммунистический репрессивный аппарат Китая и Вьетнама тщательно следит за тем, чтобы никто не помешал американским капиталистам получить свою прибыль. Ручной труд стал использоваться гораздо более эффективно именно благодаря новой системе глобальных коммуникаций. Революция в области связи нанесла тяжелейший удар по новым техническим идеям в области производства. Нажатием кнопки в Нью-Йорке можно отправить несколько тысяч китайцев копать канаву где-нибудь в Шанхае.

Люди, сидящие за компьютерами, выполняющие чистую работу, погружающиеся в глубины Интернета, зачастую даже не выходя из дома, порой просто не хотят замечать всю эту массу «немодернизированных» существ. Социологи еще в 1960-е годы обнаружили «эффект Матфея». Как известно, в Евангелии от Матфея говорится: у кого есть много, тому прибавится, а у кого есть мало, у того отнимется и то, что есть. Стихийное рыночное развитие гарантирует именно такую поляризацию. Но этим же подрываются и основы самой новой технологической и экономической модели.

Индустриальная революция подчинялась «логике пирамиды». Развитие начиналось на широком основании, в процесс вовлекалось практически все общество, но далеко не все должны были немедленно менять свой образ жизни, чтобы вписаться в процесс. Каждый новый технологический «этаж» оказывался выше предыдущего, но опирался на него, обслуживал его запросы и служил его «вершиной». Процессы, происходящие на верхних этажах, непосредственно отражались на нижних. Это не всегда было приятно для жителей нижних этажей: порой им приходилось подниматься наверх против собственной воли. Потребовалось несколько поколений, чтобы осуществить полноценную технологическую модернизацию. Крестьянин стал промышленным рабочим, а его потомки, получив образование, сделались инженерами, представителями «нового среднего класса» и, наконец, составили костяк современной технологической элиты. Попытки перепрыгнуть через тот или иной этап развития предпринимались постоянно, но так же неизменно наказывались. Цена «ускорения» становилась непомерной. Советский Союз заплатил за него десятилетиями эмоционального и социального стресса (не говоря о загубленных жизнях). Страны третьего мира просто не справились.

В новой технологической революции восторжествовал «принцип небоскреба». Вместо медленного и мучительного «втягивания» общества в новый, не всем его представителям нужный образ жизни предпочтение было отдано стремительному рывку «вперед и вверх». Небоскреб технологической революции вырос на наших глазах. Пока одни этажи только обживались, уже строились новые. Они самодостаточны. А от нас требуется все время подниматься, чтобы не отстать. Людям и компьютерам необходим постоянный «upgrade». Все это сильно напоминает знаменитый бег на месте в «Алисе в Зазеркалье»: нужно очень быстро бежать, чтобы остаться там, где стоишь.

Социальный плацдарм для этого эксперимента оказался крайне узок. В 1990-е годы бурные темпы роста часто приводились как подтверждение тезиса о том, что новые технологии скоро станут доступны всем. Но высокие темпы роста присущи любой новой технологии на начальном этапе. Помните грандиозные достижения первых советских пятилеток? Если рядом с маленьким заводиком построить еще один, побольше, рост составит сразу 150%.

Увы, начинать легче, чем продолжать. Создавать новые структуры проще, чем поддерживать в них порядок. Бурные темпы распространения Интернета в 1990-е годы свидетельствовали лишь о его молодости. Рубеж 2000-х годов оказался временем большого кризиса. Упали не только акции фирм, украсивших свои имена словами «dot.com». Резко упал спрос на новые технологии. Наступило насыщение. Все меньше желающих делать upgrade, все меньше новой информации в Сети. Дело не только в том, что у многих нет денег. У многих нет и потребности. Вместо того, чтобы участвовать в гонке, люди предпочитают сделать паузу.

Производители компьютеров уже в середине 1990-х обнаружили, что каждое новое поколение процессоров гораздо сложнее внедрить, чем предыдущее. Первые замены «железа» люди делали с энтузиазмом и массово. Не нужны были ни рекламная кампания, ни моральное давление. Позже на перемены шли без особого энтузиазма, по необходимости. Парк устаревших компьютеров не желал сдавать позиций. Пользователи защищались и от нового «софта», до последнего держась, например, за умирающую MS-DOS. При этом на более молодом рынке мобильной связи подобного консерватизма не наблюдалось. Те же люди, которые не хотели модернизировать компьютер, легко меняли телефон. К началу 2000-х годов, однако, и здесь наступило насыщение.

«Средние этажи» небоскреба замкнулись сами на себя. То, что приходит сверху, воспринимается не как необходимые перемены, а как агрессивное давление, которому надо сопротивляться. «Средние этажи» - это скучный мир традиционных индустриальных технологий, привычный городской образ жизни. В своей гордыне техноэлита воспринимала все это как часть уходящего прошлого, а потому ничего не смогла предложить жителям «средних этажей». Но и обойтись без них, оказывается, невозможно. Компьютеры кто-то должен собирать (часто - в грязных сараях где-то в Китае, Мексике или России). Кто-то должен ими пользоваться (не считая, разумеется, самих программистов). Нужен металл, пластик, пища. Нужно рыть траншеи и прокладывать провода. А главное, на верхние этажи откуда-то должны приходить люди.

Если мы живем на «верхних этажах», жизнь увлекательна. Если же взглянуть вниз, кажется, что там ничего не происходит, и молодые люди, вырывающиеся из этой скучной рутины, не желают оглядываться назад. Но вот беда: новобранцев технологической революции с каждым годом становится все меньше. Компании сначала жаловались на нехватку квалифицированных специалистов, а потом… начали увольнять их. Система оказалась неспособна поддерживать равновесие. Не имея широкой базы, процесс начинает замедляться. Затем наступает спад.

Разумеется, у нынешнего кризиса есть и другая причина, лежащая непосредственно в сфере экономики.

Массовое внедрение новых технологий в 1990-е годы действительно видоизменило рыночный цикл - но не более, чем любая из прежних технологических революций. В новых отраслях обычно формируются собственные циклы, которые не совпадают с общей динамикой и корректируют ее. В 30-е годы прошлого века великий английский экономист Джон М. Кейнс предложил государству взять на себя «антициклическую» функцию: когда в экономике начинается спад, правительство должно тратить как можно больше денег и создавать спрос. В эпоху «новой экономики» тот же результат обеспечили стихийные массовые инвестиции в технологические новинки. Беда лишь в том, что такое не может продолжаться бесконечно. Кризис NASDAQ не был просто «корректировкой» биржевых цен. Это был симптом того, что достигнут предел емкости нового рынка и отныне «новая экономика» живет по тем же законам, что и «старая».

Вторым фактором «экономического чуда» 1990-х годов была кредитная и биржевая инфляция. С точки зрения неолиберальных экономистов единственными источниками инфляции являются дефицит государственного бюджета и печатание бумажных денег правительством (причем первое, по их мнению, автоматически порождает второе). На самом деле рост курсовой стоимости акций, как и рост задолженности компаний и частных лиц, тоже является формой инфляции. Просто инфляция накачивается частным сектором и не выражается в немедленном падении курса валюты. Наличные деньги здесь, как правило, не требуются, а потому государство может и не печатать необеспеченных бумажек. Товары и услуги поступают потребителю, хотя платить за них нечем. Перепродажа акций, как и в случае с нашими МММ или ГКО, до определенного предела позволяет участникам рынка решать проблемы с cash flow, хотя на самом деле все живут не по средствам. То есть мы имеем здесь дело с отложенной инфляцией, точно так же, как в советской системе накапливался отложенный спрос.

Бурный рост цен на акции компьютерных фирм представлял собой не более чем перераспределение: средства уходили из других отраслей и приходили сюда. По существу традиционная промышленность поддерживала высокие технологии за свой счет. Но, в свою очередь, «новая экономика» поддерживала экономический рост, который был нужен всем. Акции промышленных компаний тоже росли. До поры все были довольны.

Но когда новые отрасли исчерпали возможности роста, настало время платить по счетам.

Пока правительство, следуя рецептам Кейнса, печатало бумажные деньги, оплачивая щедрые социальные программы и научные исследования, «расточительство» чиновников все ругали, видя в нем источник инфляции (но одновременно с удовольствием пользовались плодами этих программ). Теперь же, когда государство стало бояться инфляции больше черта, экономить каждый цент и сокращать налоги, частные лица и компании столкнулись с дефицитом наличных денег. Все стали отчаянно брать в долг. Американский историк Боб Бреннер (Bob Brenner) назвал это частным кейнсианизмом: долги частных лиц сыграли ту же роль, что и государственные расходы в прошлом. Они поддерживали экономический бум даже тогда, когда условий для его продолжения не было.

Больше всего, естественно, брали в долг «самые перспективные» - компьютерные фирмы. Давать им взаймы значило «инвестировать деньги в будущее» - даже если эти деньги тут же уходили на аренду дорогих офисов и роскошные презентации нового Интернет-портала, который никто не хотел посещать.

Долг частных лиц и компаний в Америке накапливался на протяжении 1990-х годов, достигнув к началу 2000-х астрономических сумм. Точных масштабов всеобщей задолженности не знает никто, очевидно лишь, что страна живет не по средствам. Государственный долг тоже огромен, но его до 11 сентября надеялись хотя бы частично выплатить - впервые за десятилетия бюджет США сведен с профицитом. Другое дело, откуда взялся этот профицит. Люди и фирмы покупали товары в кредит, но налоги платились с каждой покупки живыми деньгами. Перерасход средств на кредитной карточке американского обывателя оборачивался финансовым благополучием правительства. После 11 сентября 2001 года все эти средства были съедены военными расходами и затратами на снижение налогов для богатых.

Сегодня в Америке должны все. Фирмы должны банкам и друг другу. Частные лица почти все поголовно должны банкам, поскольку покупают в кредит дома и автомобили. Перерасход денег на кредитной карточке - норма жизни среднего класса. Пресловутые советские «десять рублей до получки» превращаются в хронический «овердрафт» на личных банковских счетах в конце месяца. Жизнь в долг не может продолжаться вечно.

Обеспечением кредита, как правило, служит собственность - не только реальная, но и виртуальная, то, что в традиционной политэкономии называется «фиктивный капитал». Сколько «на самом деле» стоит, например, Microsoft? Этого не знает никто. Невозможно правильно оценить стоимость компании, просто помножив биржевую цену акций на их количество. Ибо если тот же Билл Гейтс решит разом продать большой пакет, цена акций автоматически упадет.

Биржевая инфляция в США сильно напоминает наш опыт с МММ и ГКО, хотя здесь есть и существенные отличия. Американская экономика высокой ценой своих акций привлекает капитал со всего мира, это гарантирует высокий курс доллара, что делает США еще более привлекательной страной для инвестиций. Однако в августе 2000 года на конгрессе Американской социологической ассоциации Боб Бреннер продемонстрировал таблицу, на которой были отражены динамика курсовой стоимости акций и рост прибыльности предприятий. Картина получилась весьма поучительная. Если в предшествующие периоды экономического подъема прибыли и курс акций росли пропорционально (строго говоря, рост цен на бирже просто отражал рост прибылей), то в 1990-е годы между этими двумя кривыми начинается резкое расхождение. Рост прибылей оказывается даже меньшим, нежели в прежние времена, а вот цены акций безудержно рвутся вверх. Разрыв увеличивается буквально с каждым днем.

Бреннер ехидно напомнил собравшимся марксов тезис о тенденции нормы прибыли к понижению и заключил, что, поскольку резко поднять прибыльность предприятий уже невозможно (как говорится, «играют, как умеют»), то рано или поздно равновесие будет восстановлено за счет обрушения курсов на Уолл-стрите. Возражений не последовало.

Кризис ударил больнее всего по тем, кто до сих пор считался лидерами, - по представителям технологической элиты, Интернет-компаниям, разработчикам новых технологий. Верхние этажи технологического небоскреба как будто повисли в вакууме, а затем начали опускаться. Крушение башен Всемирного торгового центра трагически воспроизвело то, что происходило в экономике. Вместе с dot.com-компаниями рухнула и иллюзия постиндустриального рая.

Для эпохи новых технологий нынешний кризис играет примерно такую же роль, как депрессия 1929-30 годов для массовой промышленности, построенной по технологиям Генри Форда. Трагично ли происходящее? Возможно, да. Но в то же время и закономерно, в философском смысле - необходимо. Избавляясь от иллюзий и переживая кризис, мир новых технологий достигает зрелости, находя свое подлинное, а не воображаемое место в мире.

Самое главное, впрочем, не закрытие тех или иных компаний и даже не потеря миллионов долларов «фиктивного капитала». Куда важнее процессы, начинающие происходить в сознании техноэлиты. Под сомнение ставится представление о собственном абсолютным превосходстве над «отсталой» массой, равно как и вера в непогрешимость свободного рынка. Появляется понимание того, насколько плохо защищены собственные права, а затем - и потребность их защищать. Если раньше собственники капитала и обладатели технологических знаний легко находили между собой общий язык, то теперь между ними начинается конфликт. Первыми проявлениями этого противостояния были бунты «антиглобалистов» в Сиэтле, Праге и Генуе, где наиболее «продвинутая» молодежь «постиндустриального мира» выразила категорическое несогласие с тем, как этот мир устроен. Самое главное, впрочем, впереди. Технологическая элита, обладающая знаниями, начинает сознавать, что хотя эти знания умножают капитал, сами их создатели распоряжаться инвестициями не могут: финансовые рынки живут по своим законам. Гордыню сменяет обида и гнев. Некоторые социологи сегодня уже предрекают, что не промышленный пролетарий, а обиженная техноэлита станет в итоге могильщиком капитализма.

Так или иначе, но у нас на глазах созревают условия для нового социального конфликта, который может оказаться не менее драматичным, чем классовая борьба ХХ века.

Вряд ли имеет смысл пытаться предсказывать будущее. Но одно гарантировано: без интересных новостей мы не останемся.