Электронный Космос в ожидании своего Коперника

Информационные технологии с Интернетом - гигантская бомба, и не такого уж замедленного действия, заложенная под ожидания и ценностные установки прежних типов. Какое-то время - ибо разные слои культуры и цивилизации изменяются неравномерно - могло казаться, что в мире, который они создают, можно жить по старым правилам. Но чем дальше, тем яснее, что старые правила могут быть сохранены только ценой чрезвычайно сложных интеллектуальных и технических ухищрений. Это напоминает огромное усложнение траекторий движения небесных тел, которыми некогда пыталась спасти себя - и Землю в своем центре - птолемеева картина мира. Но штука в том, что Автор - Земля - больше не располагается в центре культурной Вселенной. И надо заново осмысливать структуры, по которым эта Вселенная организована.

«Автор» - фигура романтическая и буржуазная, и он оставался на культурной и социальной арене до тех пор, пока сохраняли свое значение установки и ценности романтического и буржуазного типа. Соответственно, его значение будет убывать вместе с их значением - а убывать оно будет непременно, ибо нет в этих установках и ценностях ничего ни универсального, ни, тем паче, само собой разумеющегося.

«Новизна» как ценность сыграла с фигурой Автора злую шутку. Некогда создав Автора, возведя его на культурный пьедестал, «новизна» затем сама же и расправилась с ним, когда воплотилась в стремительно развивающихся электронных информационных технологиях. Они размывают любой готовый результат уже самой скоростью своего развития. Это последнее (по времени, но, думается, не по существу) обиталище новизны вот-вот сделает фигуру автора несущественной, оставив бедного эмпирического автора наедине со своими фрустрированными ожиданиями и неудовлетворенными амбициями.

О том, что текст не только «выражает», «осуществляет» своего автора, но и скрывает, поглощает его, догадались давно. Ролан Барт, возвестивший нашумевшую тогда (теперь уж никого этим не удивишь!..) «Смерть автора» (1968 год), уверял, что это почуял еще Стефан Малларме в 19 веке, когда классический индивидуализм и помыслить не мог, что ему суждено когда-нибудь кончиться. Это Малларме первому пришло в голову то, что себялюбивый новоевропейский субъект всеми силами от себя скрывал: что «говорит не автор, а язык как таковой» (Барт), что «письмо есть изначально обезличенная деятельность», на этом и вся его поэтика строилась. Разумеется, тогда к нему как следует никто не прислушался - время было не то. Тем более что тогда это действительно не было очевидно. Должно было пройти больше ста лет, чтобы прирожденная склонность широко понятого «письма» к безличности вышла на поверхность. Вывели ее на эту поверхность информационные технологии с Интернетом как способом организации информационного пространства. Они, подчеркиваю, если и создали что-то действительно новое, то - новые условия, в которых выявилось, по-новому себя проявило то, что в продуктах человеческого интеллекта заключалось уже изначально.

Новое время, как мы помним, особенно устами романтиков, сакрализовало образ индивидуального автора-творца. Во времени новейшем - особенно в 20 веке - мы неспроста встречаемся со все новыми и новыми повторяющимися попытками развенчать автора (а его текстовое «имущество», значит, растащить - все равно оно ему не принадлежит, ведь нет, по существу, того, кому бы оно принадлежало.) Надо сказать, что эти попытки существенно старше Интернета. Еще сюрреалисты вели постоянные атаки на бедного автора, то культивируя автоматическое письмо, при котором рука сама записывает то, о чем голова («авторская») и не ведает, то занимаясь групповым творчеством, при котором понятие индивидуального авторства теряло смысл… Лингвистика середины 20 века, по сути дела, поддержала эти усилия, когда выдвинула идеи, что высказывание в языке осуществляется, по существу, само собой, помимо личных намерений и содержаний говорящего: в нем работают языковые механизмы, которые сами все организуют. Язык-де знает «субъекта», но в «личности» не нуждается. (На место «языка» здесь с легкостью можно подставить компьютерные технологии, которые тоже знают «пользователей», но без «личности» превосходно обходятся.)

То есть были такие ожидания разлиты в культуре, были, - и не только у бесплодных плагиаторов, но и у куда более приличных людей. Информационные технологии с их возможностями и в этом смысле тоже оказались так кстати, что, если бы их не было, их следовало бы выдумать.

Новоевропейский субъект, похоже, устал от ответственности авторского типа, от ее диктата, от ее ограничений. Ему очень захотелось освободиться, и он стал изобретать все новые и новые способы для освобождения. В наказание за это ему достанется другая ответственность, новая, еще не освоенная.

Можно сказать, что «автор» знакомого нам новоевропейского типа был обречен уже при своем рождении. Будущая его гибель была заключена уже в том, что можно было принять за гарантию его будущего торжества: в самом изобретении письма. Казалось бы, анонимность, присущая устной трансляции текстов, безвозвратно ушла. Не тут-то было. Уже в самой возможности существования письменных знаков отдельно от физического тела того, кто их написал, заключена и возможность того, что этот написавший окажется не у дел и будет забыт. Даже если он подпишет под текстом собственное имя. Имя, в конце концов, и стереть можно. (Просто хочется сказать, что «анонимность», «непринадлежность» текста своему создателю - в природе вещей, а закрепление текста за создателем-владельцем требует специальных усилий, которые надо постоянно воспроизводить.)

Может быть, человек так же мало является хозяином собственного текста, как и собственного следа на песке. Просто однажды сложились некоторые средства закрепления, фиксации этого следа - чтобы не рассыпался, не был растащен по песчинкам. «Авторские права» потому и стали предметом специальной заботы, что текст обладает прирожденным свойством ускользать от своего создателя и растворяться в своей культурной среде - и даже в разных культурных средах. (Границы между «своим» и «чужим» текстом весьма неочевидны - поэтому и требуется столько усилий, чтобы их проводить и охранять.) А поскольку «растворимость» текста неизмеримо возросла с введением в культурную и цивилизационную среду электронных средств и информационных технологий, допускающих, в пределе, бесконечное его тиражирование и бесконтрольное изменение, - проблема прав создателя на свое творение вспыхнула с новой силой.

Авторство - форма ответственности, одна из ее исторических форм. Если эта форма отомрет, ее место займут другие. Исчезает ли Автор? Думается, нет: он принимает одно из очередных своих обличий, новую свою конфигурацию - в которой, как водится, помнятся и отзываются все прежние.

Далеко не факт, что «автору» и дальше будут сопутствовать его якобы неотъемлемые и четко фиксированные «права», порожденные юридически мышлением европейского Нового времени и его индивидуалистическим чувством. Вполне возможно, что грядет эпоха новой анонимности, новых, иначе устроенных личин, которые человек будет надевать на себя, скрываясь от самого себя и других, эпоха нового «фольклора», существующего уже на электронных носителях.

Интернет и в этом смысле - логическое завершение, по крайней мере - продолжение того, что началось задолго до Интернета, а в его лице только обрело подходящие технические средства для своего выражения и осуществления.

Спустя примерно четверть века после пророчества Барта о смерти Автора культура наконец создала себе те самые цивилизационные средства, которые привели к исполнению этих ожиданий. Катастрофическими они могут быть только с точки зрения нововременного, «буржуазного» субъекта, культурных оснований к существованию которого все меньше и меньше. Субъект должен возникнуть другой, творческий (опыт предшествующего, «буржуазного» субъекта очень ему в этом пригодится - тот ведь тоже претендовал на демиургию!).

«Размывание» фигуры Автора накладывает тем большую обязанность, нагрузку, ответственность на вторую фигуру этого нерасторжимого по сути единства - на Читателя. Его роль - связывателя смысловых цепочек, создателя новых смысловых узлов - неизмеримо, по сравнению с прежним, возрастает, и только на самом раннем, младенчески незрелом этапе этого состояния может показаться, будто оно означает вседозволенность, неограниченный произвол этого нового культурного демиурга, а с ними и аморфность. Ничуть не бывало: на Читателя теперь ложится ровно столько нагрузки и ответственности, сколько было утрачено исчезающим Автором. Ему отныне придется организовывать Хаос, упорядочение которого гарантировал некогда Автор устойчивостью своей фигуры, своим авторитетом, своим опытом и квалификацией. Последствия неверных решений Читатель - то есть каждый! - ощутит на самом себе немедленно. Не каждый может быть демиургом, но беда в том, что каждому придется. Что можно, а чего нельзя - мы еще узнаем. Но не раньше, чем как следует перемучаемся последствиями.

Жизнь не выносит аморфности. Приблизительность, облегченная вседозволенность - это не то, что способно ее выдержать. Без жестких структур жизни не на что опираться, и она породит их обязательно. Нововозникающий Читатель, обременяемый ныне всеми ответственностями Автора, еще ощутит зуд и тяжесть мозолей на своих руках, которыми ему придется заново складывать первокирпичи реальности - пусть слепленные из некогда «чужих» текстов, мыслей… - ты принимаешь за них ответственность, как только берешь их в руки. Теперь, может быть, нет ничего вполне чужого: все становится твоим, - но еще предстоит понять, насколько это страшно и трудно.

Пока же на смену жестко центрированной, иерархичной текстовой и смысловой Вселенной прежних эпох пришла принципиально полицентричная Сеть. Собственно, «полицентричность» - тоже немного оксюморон, потому что настоящий Центр по определению может быть только один, а если их много и ни один как следует не доминирует - это уже не столько центры, сколько какие-то сгустки периферии. Впрочем, «периферия» в отсутствие понятия Центра тоже утрачивает смысл… Нам придется учиться мыслить и чувствовать какими-то совсем другими, иначе организованными категориями.

И как знать, что мы уловим этой Сетью?..

Врезка.